РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Институт русской литературы
(Пушкинский Дом)
ХРИСТИАНСТВО
и
РУССКАЯ
ЛИТЕРАТУРА
Взаимодействие
этнокультурных и религиозно-этических
традиций
в русской мысли и литературе
Сборник шестой
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
„НАУКА"
2010
Д. Н. М И Ц К Е В И Ч
«РЕАЛИОРИЗМ» ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА I. A Realia ad realiora D u regst und rhrst ein krftiges Beschlieen Z u m h c h s t e n Dasein immerfort zu strebena /. W. Goethe. Faust, II, Act I Лозунг Вячеслава Иванова «от реального к реальнейшему»
(II, 571) в ы р а ж а е т, в с л е д з а не р а з ц и т и р у е м ы м и и м с л о в а м и Ф а у с т а, д р е в н е е в л е ч е н и е к В ы с ш е м у Б ы т и ю (II, 6 0 1, 6 0 2 ), к а к и к в ы с в о б о ж д е н и ю и з п р е д е л о в с а м о р е ф е р е н ц и а л ь н о с т и (II, 5 5 3 ). И ч е м в ы ш е регистрируемый уровень сознания, тем универсальнее, постояннее, первичнее и поэтому — реальнее становится регистрируемый на нем предмет. Д о к т р и н а такого «восхождения» относится к ж и з н е в о с п р и я тию, как и к корням и границам поэтического творчества вообще, и к самой проблеме наличия «высших реальностей» (realiora ). Е г о ж е с л о в о о б р а з о в а н и е «реалиоризм» (II, 571) о з н а ч а е т с и с т е м у в о с п р и я тия и отражения действительности как иерархии значений, восходя щ и х о т о б ы д е н н о с т и к мистике. Р е ш е н и е у ч е н ы м п о э т о м з а д а ч и и х р а с « Т ы побуждаешь и движешь твердое решение / К высшему бытию не престанно стремиться». Иванов цитирует и переводит в статьях разного времени это спасшее Ф а у с т а обращение к земле («Символика эстетических начал», 1905;
Иванов Вяч. Собр. соч.: ( В 4 т. ) Брюссель, 1971. Т. I.
С. 823;
« З а в е т ы символизма», 1910;
Т а м ж е. Т. II. С. 598;
« Л и к и личины России», 1917;
Т а м ж е. Т. I V. С. 451). Далее ссылки на это издание дают ся в тексте, римская цифра означает том, арабская — страницу.
П о правилам латинского склонения, родительный падеж множествен ного числа был б ы «rcaliorum»;
но И в а н о в, по-видимому, сочинил это сло вообразование, и вернее не склонять этот неологизм, как если б ы он был частью римского обихода.
254 © Д. Н. Мицкевич, к р ы т и я у т в е р ж д а е т т р у д н ы й и р е д к и й п о последовательности п у т ь в п р а к т и к е русского и мирового искусства. Р а с с м а т р и в а я д е й с т в е н н о с т ь « р е а л и о р и з м а » к а к м о д е л и поэтического творчества, п о с т а р а е м с я с о п о с т а в и т ь теоретические о с в е щ е н и я самим И в а н о в ы м в з я т о г о на с е б я з а д а н и я с п р и м е р о м его в ы п о л н е н и я в п р о г р а м м н о м сонете «Apollini».
О б н а р у ж е н и е realiora в о б щ е й д и н а м и к е с т и х о т в о р е н и я в о з л а г а е т ся И в а н о в ы м на читателя. Е м у дана возможность начать с припоми нания биографических и библиографических ситуаций, откуда автор черпал заимствованные образы и концепты. Распознавая подтексты, Стихотворение «Когда вспоит ваш корень гробовой...» (II, 3 5 8 — 3 5 9 ) появилось в первом номере журнала «Аполлон» (октябрь 1909 г.) под заглавием «Apollini» в расцвете творчества Вячеслава Иванова и Серебряного века. О разных аспектах этого сонета мне уже не раз доводилось писать.
С м. примеч. 55.
С с ы л а я с ь на М. М. Бахтина и С. С. Аверинцева, С. Н. Д о ц е н к о справедливо заключает: « К а ж у щ а я с я сложность, а зачастую и „непонят ность" поэзии И в а н о в а во многом объясняется ее цитатной природой. Н о стоит раскрыть источники цитат и реминисценций — и многое у И в а н о в а оказывается на удивление простым и понятным» (Доренко С. Н. О ф о льклорных источниках стихотворения Вячеслава И в а н о в а «Rozalia tou agiou Nikolaou» // Русская литература. 2006. № 3. С. 109). В своем по следнем цикле, в стихотворении « И поэт чему-то учит...», И в а н о в с муд рой шутливостью уверяет, что «не мудрости своей» и не качеству ж и з н и, а «Учит он — воспоминать» (II, 5 9 2 ). И в своей первой статье о литерату ре он пишет: « Ч т о сознание — воспоминание, как учит П л а т о н, оправды вается на поэте, поскольку он, будучи органом народного самосознания, есть вместе с тем и тем самым, — орган народного воспоминания»
(I, 713). П а м я т ь вмещает и категоризирует все, что мы знаем и о чем мо жем судить ( б л а ж. Августин, « И с п о в е д ь », кн. X, V I I I ). Д л я художника проблема realiora и памяти сложнее: в совершеннейшем из примеров «реа лиоризма», «Paradiso», Д а н т е, признается, что ни слова, ни память не м о гут удержать того, что мистически предстало взору (Canto I, 4 — 9 и X X X I I I, 5 5 — 5 7 ;
см. т а к ж е его письмо к меценату К а н Гранде (Epist. X I I I, 7 7 — 7 9, 8 3 — 8 4 ) и там ж е ссылку на апостола П а в л а (2 К о р. 12: 3 — 4 ) ). А в Н о в о е время знаменито стихотворение Т ю т ч е в а «Silentium», «обнажающее самый корень нового символизма», с которого И в а н о в начинает свою статью « З а в е т ы символизма» (II, 5 8 9 ). Д а л ь ш е И в а н о в ссылается на миф Ш и л л е р а о поэте, вернувшемся с П а р н а с а на землю и нашедшем, что все на ней поделено между практичными хозяева ми (II, 5 9 4 ). Вероятно, имелось в виду стихотворение 1795 г. «Die Teilung der E r d e » ( « Р а з д е л з е м л и » ). Вордсворт здесь не упоминается, но его не оконченная поэма, посмертно названная « T h e Prelude», во многом созвуч на Т ю т ч е в у и предвосхищает интуитивный реализм И в а н о в а.
ч и т а т е л ь п р и о б щ а е т с я к м и р о в о й культуре. Д л я этого И в а н о в - ф и л о л о г воскрешает концепции (noumena) многих своих п р е д т е ч, пользуясь особой, х а р а к т е р н о й д л я него, к о м б и н а ц и е й м е т о д о в : интертекстуа лъностъю, мифотворчеством, полисемией и «опрозрачниванием»
реальности. Э т и методы еще ожидают специальных теоретических описаний. П о к а ж е, в первой части этой работы, отметим их обосно в а н и е, а в о в т о р о й — их п р и м е н е н и е и в з а и м н о е о с в е щ е н и е.
О с м ы с л е н и е того, ч т о, с о б с т в е н н о, я в л я ю т с о б о й и н т у и т и в н о в о с принятые realiora, у д а е т с я с м е р т н ы м лишь отчасти, но эрос этой м и с т е р и и ( с о г л а с и м с я с И в а н о в ы м ) в с е г д а с т и м у л и р о в а л л и р и к у, он централен в «истинном символизме» и гарантирует оригинальность поэта. П о м о е м у о п ы т у, д е й с т в е н н о с т ь realiora в е р н е е о п р е д е л я е т с я в цельности единого произведения, нежели в компиляции деталей из многих п р о и з в е д е н и й и л и с п т и ч ь е г о п о л е т а э к с т е н с и в н ы х о б о з р е н и й всего к о р п у с а т е к с т о в п о э т а - м ы с л и т е л я. С н а к о п л е н и е м д о с т о в е р н ы х «...B каком объеме принимается термин символизма? Поспешим р а з ъ яснить, что не искусство лишь, взятое само по себе, разумеем мы, но ши ре — современную душу, породившую это искусство», — писал И в а н о в в статье «Предчувствия и предвестия» (II, 8 6 ). «Отвлеченно эстетическая теория и формальная поэтика рассматривают художественное произведение в себе самом;
постольку они не знают символизма. О символизме можно го ворить, лишь изучая произведение в его отношении к субъекту воспринима ющему и к субъекту творящему, как к целостным личностям» (II, 6 0 9 ). С а мо подразумевание наличия realiora единит субъекты творящего и восприни мающего. П о д «целостной» ж е подразумевается личность, способная «превзойти самого себя» (блаж. Августин), то есть перейти границы само референциальности «ограниченного индивидуализма» (II, 623, 635).
И в а н о в резко порицал смешение цитат из разных контекстов как ме тодологически недопустимую контаминацию (см.: Иванов Вян. С т а р ы й набросок ответа на «Реконструкцию». ( П р и л. к письму к Е. Д. Ш о р у от 20 августа 1933 г.) // Сегал Д., Сегал (Рудник) Н. « Н у, а по существу я Ваш неоплатный должник»: Ф р а г м е н т ы переписки В. И. И в а н о в а с Е. Д. Ш о р о м // Символ. № 5 3 / 5 4 : Вячеслав И в а н о в : несобранное и не изданное. ( П а р и ж ;
М о с к в а ), 2 0 0 8. С. 3 9 8 — 3 9 9. Д а л е е сокращенно:
Ф р а г м е н т ы ). В этой работе я концентрируюсь лишь на одном моменте си стемы Иванова: внесении «высших реальностей» в словесный материал. С о своей стороны, «Apollini» — образец «совершенной лирики» (II, 7 9 6 ) — являет собой наилучшую площадку для обозрения многолинейных ассоци аций. Учет того, которые из составных его общей системы преобладают в данном тексте, требует знакомства со всеми его высказываниями;
тогда показ порядка и соподчинений мыслей Иванова предотвратит погрешность контаминации. Н о резкое порицание попытки друга выявить его филосо фию из разных статей о литературе — урок, заданный И в а н о в ы м всем нам, аналитикам его трудов.
и н т е р п р е т а ц и й у з н а в а н и е п е р е п е в о в realiora в т р у д а х И в а н о в а с т а н е т л е г к о й р у т и н о й, н о п о к а, н е с м о т р я на в ы с о к у ю р а з у м н о с т ь его с т а т е й, посвященных той ж е доктрине — ученой интуитивности «ясновиде н и я в е р ы » (II, 5 5 6 ), у р а з у м е н и е системы И в а н о в а все е щ е п р е б ы в а ет в н а ч а л ь н о й с т а д и и. П р и п р и н ц и п и а л ь н о й б л и з о с т и в э т о й с и с т е м е з а д а ч ф и л о с о ф и и и и с к у с с т в а, его п р о з а и п о э з и я п о п о л н я ю т д р у г д р у г а л и ш ь к о с в е н н о, а в н и м а н и е а в т о р а к т о ч н о с т и п е р е д а в а е м о й им м ы с л и не д о п у с к а е т р е д у к ц и й и у п р о щ е н и й его с л о ж н о й д и а л е к т и к и.
П е р в а я часть предлагаемой работы сличает теоретические выска з ы в а н и я И в а н о в а с их о т р а ж е н и я м и в сонете «Apollini». Ц и т и р у е мые из него слова (с номером строки в квадратных скобках) приво дятся как поэтические эквиваленты ключевых моментов доктрины.
Стихотворные тропы обогащают доктринальные доводы неждан н ы м и а с с о ц и а ц и я м и, не в м е щ а ю щ и м и с я в л и н е й н ы й д и с к у р с ф о р мальной прозы. А перенос логически-смысловой нагрузки из п р о з ы на цитируемые иносказания, в свою очередь, сообщает м о т и в и р у ю щ у ю их л о г и к у. Э в о л ю ц и я р е л и г и о з н о - э с т е т и ч е с к о й д о к т р и н ы И в а нова видится как путь, последовательно п р и в е д ш и й его за г р а н и ц ы и с к у с с т в а, н о о с у щ е с т в и в ш и й с я благодаря искусству. Припомним его п р о г р а м м н о е с т и х о т в о р е н и е :
APOLLINI Когда вспоит ваш корень гробовой Ключами слез Л ю б о в ь, и мрак — суровый, К а к смерти сень, — волшебною дубровой, Где Д а н т блуждал, обстанет ствол живой:
Возноситесь вы гордой головой, О Гимны, в свет, сквозя над мглой багровой Синеющих долин, как лес лавровый, И з в а я н н ы й на тверди огневой.
П о д хмелем волн, в пурпуровой темнице, В жемчужнице-слезнице горьких лон, К а к перлы бездн, родитесь вы — в гробнице.
К т о вещих Д а ф н в эфирный взял полон, И в лавр одел, и отразил в кринице Прозрачности бессмертной?.. Аполлон!
П е р в а я строфа этого сонета — хороший пример иконографиче с к о й с т р а т е г и и. З а р о д ы ш г и м н о в ( « к о р е н ь » [1]) п р о р а с т а е т п р и с т е 9 Христиаистио и русскаи литература ч е н и и о п р е д е л е н н ы х с о с т о я н и й д у х а. А и х я д р о — realiora — рас крываются только в последней строфе. И «адресат» сонета — « О Г и м н ы », его главное подлежащее, — называется только во в т о ром катрене [6], хотя они намечены у ж е в первой строке личным м е с т о и м е н и е м « в а ш » [1]. Н о « м р а к с у р о в ы й » [ 2 ], в к о т о р о м з а р о ж д а е т с я т в о р ч е с т в о, у ж е не е с т ь о р г и й н о е у м о п о м р а ч е н и е Мэнады, « г д е г н е з д я т с я г л у б и н н ы е к о р н и п о л а (...) х а о т и ч е с к а я с ф е р а — о б л а с т ь д в у п о л о г о м у ж е ж е н с к о г о Д и о н и с а ». Э т о т м р а к б о л е е не « с т а н о в л е н и е, с о е д и н я ю щ е е о б а п о л а о щ у п ь ю т е м н ы х з а ч а т и й » (I, 8 2 9 ).
О н — « К а к смерти сень» [3], трагическое умопросветление к а т а р сиса. И биографически испытанные поэтом составляющие этого «мрака», принятые как общечеловеческие, слагаются из членораз д е л ь н ы х составных: «ключей слез» [2] н а д смертной утратой и вспа и в а ю щ е й [1] и м и « Л ю б в и » [ 2 ]. А в т о р о е с р а в н е н и е — беспутица «волшебной дубровы» [3] — поясняется контекстом: «где Дант б л у ж д а л » [4], то есть П е р в о й песнью «Inferno». Д у б р о в а п о д о б н ы х же голосов-ассоциаций «обстанет» [4] пока что загадочный (до 12-й строки, именующей «Дафн», во множественном (!) числе) субъект. И э т о т с у б ъ е к т э ф и р н о - н а д г р о б н ы х realiora я в л е н у ж е в первой строфе в своей земной ипостаси как «ствол живой» [4], в к о тором, по О в и д и ю, Д а ф н а была з а ж и в о погребена.
З а м е ч а т е л ь н о, что термины этого сонета отвечают всем фазам становления поэта. П е р е х о д последней с т р о ф ы на сверхличностный уровень легко понять и как переход от активно гласного славословия на пассивный уровень мистического созерцания, ведущего к послед ним тридцати годам «келейного» молчания. В стихах ж е иконы ( и м я - о б р а з ы ), д о л ж е н с т в у ю щ и е в о п л о щ а т ь н а и т и я realiora, в ы б и р а ются И в а н о в ы м из личного опыта, из природы и из опыта корифеев европейской культуры. Разнородность этих источников отличает « в а р в а р с к и р о с к о ш н о » з а т р у д н е н н о е п р е п о д н о ш е н и е realia ( н е с а м и х realiora, а и х с и м в о л о в ) р а н н и х с б о р н и к о в о т в с е б о л е е «скупых»
циклов Иванова.
Эллипсис — опущение пояснительных связей (о них н и ж е ) м е ж ду столь разнородными составными данного мрака — подчеркнут здесь оксюморонами, твердо спаянными из существительных и ат р и б у т о в : « к о р е н ь г р о б о в о й » [1], « с т в о л ж и в о й » [ 4 ], « т в е р д ь о г н е вая» [8], или, ниже, «родитесь вы в гробнице» [ И ], «эфирный по л о н » [12], « п р о з р а ч н о с т и б е с с м е р т н о й » [14]. К о н т р а с т н о с т ь о к с ю моронов создает впечатление антиномной речи, сбивающей читателя с рельс обычного чтения на поиски окольных ассоциаций, мотивиру ющих данные сцепления. Т е ж е ассоциации встречаются в других произведениях Иванова или в ссылках на чужие — названные ( Д а н т е ) и неназванные ( О в и д и й ) — источники. Пропуски объяс нительных связей — «пифийная» эллиптика. Знаменование духов ных ощущений контрастными, архаически стилизованными подоби ями составляет, на мой взгляд, единственное совпадение поэтики И в а н о в а со стратегиями современного ему авангарда. Н о в отличие от неопримитивистов его мифологические стихи не д о в о л ь с т в у ю т с я только эстетическим эффектом: чтению «Apollini», как и всех тек с т о в И в а н о в а, п р е д п о с ы л а е т с я всегдашнее задание отражать вне в р е м е н н ы е з н а ч е н и я (realiora) в в и д и м ы х в е щ а х ( i n r e b u s ). Статьи « П о э з и я духа», по своей природе, вынуждена согласовывать лингви стические суждения с мифопоэтическими. «Антиномизм, — по верному замечанию современной исследовательницы, — пронизывает не только архитектонический, тематический и формально-композиционный уровни поэзии Вячеслава И в а н о в а, но проникает и в ее молекулярный лингвисти ческий состав» (Гоготишвили Л. А. Антиномический принцип в поэзии Вяч. И в а н о в а // Гоготишвили Л. А. Непрямое говорение. М., 2 0 0 6.
С. 104). « М о ж е т быть, говоря о поэзии, мы вступаем в такую область первооснов духа, что там уже мыслить не антиномично — невозмож но;
может быть, там — в этой стране — перестают иметь силы обыч ные законы мышления, и начинается власть иных, неизведанных, которые кажутся нам законами антиномии, законами необходимости проти воречия?» (Пяст Вл. Стихи о Прекрасной Д а м е. ( Р е ц. на первый том Собрания сочинений А. Б л о к а ) // Аполлон. 1911. № 8. С. 6 9 ;
пере изд.: Пяст Вл. Встречи. М., 1997. С. 2 2 4 ). И в а н о в, как постараемся доказать, осуществляет рациональный контроль над неизбежными пси хологическими «противоречиями», пользуясь полисемией символическо го я з ы к а. И научный этикет требует доказательств, что приводимые источники данных терминов действительно были у автора на уме во вре мя или около времени писания, — не просто по их совпадению или сходству со сказанным, а по биографическим или текстуальным д о к а з а тельствам.
П и ф и я в дифирамбе «Огненосцы» так утверждает всесвязность:
« И з Х а о с а родимого / Гляди — З в е з д а, З в е з д а !... / И з Нет неприми римого — Слспительное Да!...» (II, 2 4 3 ).
Э т а цель, роднящая немецких романтиков со Средневековьем, к о нечно, не нова: И в а н о в причисляет себя к традиции « П о э т о в Д у х а »
(I, 737) — вертикально устремленных гимнопевцев. Ч у в с т в у я себя деть ми земли и неба, они ищут в себе признаки соприродности этих реально стей. В з я т ы е во второй части моей статьи как эпиграф строки одного из последних стихотворений Иванова, написанного по посещении выставки старинных картин ( « В ы, чьи резец, палитра, лира...»), подтверждают, что И в а н о в а так или иначе трактуют этот императив, но постоянное его выполнение проходило весьма обусловлено. П о признанию, сделан н о м у в 1933 г о д у, « с л о в е с н о е о з н а м е н о в а н и е п о с т и г а е м о г о » «часто бывало неточно, соблазнительно, потому что постигаемое еще „неяс но различалось, как чрез магический кристалл", по слову Пушки на, — г о в о р я п р о щ е, н е б ы л о е щ е п о с т и г н у т о д о к о н ц а ». В писани ях И в а н о в а эта роль возлагалась преимущественно на п о э з и ю как на более вместительный словесный ж а н р. К а к записано в его дневнике 21 а п р е л я 1 9 0 2 г о д а : « И т а к, в л и р и ч е с к о й ф о р м е, в р я д е сонетов сказать то, что я знаю (не тем знанием, которое может быть выра ж е н о в п р о з е ) (...) И т а к, о п я т ь — п о э з и я ? ! » (II, 7 7 1 ).
I. 1. Аполлиническое созерцание С о н е т «Apollini» отмечает в системе кодов И в а н о в а переход от смутного дионисийства, прославившего его в начале пути, к более созерцательному, нежели оргиастическому, подходу к творчеству.
Г е р о е м в ы с т у п а е т у ж е не Д и о н и с, а А п о л л о н. В н е ш н е и м я п о с л е д него б ы л о в ы з в а н о участием И в а н о в а в петербургской группе м о дернистов, собравшихся вокруг журнала «Аполлон» (1909—1917).
Н о у ж е в п р о г р а м м н о й « д и с к у с с и и » « П ч е л ы и о с ы Аполлона» (в том ж е первом номере, где появился сонет) п о к а з а н о обособление п о з и ц и и И в а н о в а. Д л я него Д и о н и с еще остается неотъемлемым стимулом творчества, хотя у ж е явно вне поля зрения. Т а к и диони сийские предпосылки сюжета «Apollini» — страсти «Любви» и «Смерти» — показаны как завершенные у ж е до начала повествова н и я. В н и м а н и е п е р е н о с и т с я н а д р у г у ю и п о с т а с ь б о ж е с т в е н н ы х rea liora: на аполлиническую посмертную рефлексию инвариантных и сверхличных ценностей. В этом и состоит отличие И в а н о в а от «аполлоновцев» и от его современников в целом. Р е ч е н и я « Ф и л о с о фа» ( И в а н о в а ) в редакционной автопародии вторят почти буквально мотивам сонета «Apollini»:
«Дельфийское жречество утвердило двуединую религию нераз дельных и неслиянных богов». «Корни Аиоллонического искусства он, и как потребитель, и как творец культуры, остался до конца дней вер ным заданию отражать «свет иной».
Фрагменты. С. 397—398.
Вероятно, Плутарх в « D e Pythiae oraculis» или «Questiones Graecae».
в Дионисе [ср. «корень гробовой», вспаиваемый « Л ю б о в ь ю » ]. Д а н т п р о х о д и л с к в о з ь „selva oscura", г р о м о з д я щ и й в о к р у г н е г о с в о и у ж а сы [ср. «волшебною дубровой, / Где Дант блуждал» [3—4] и «мрак — суровый» [2]]. Э т о образ жизни, лик Диониса. Н о вот расходится [в печати: «рассеивается»] мрак ночи, и в белом утреннем т у м а н е [ с р. « с и н е ю щ и х д о л и н », 7] ч е т к о о т р а ж а ю т с я в з а с т ы в ш е м озере [ « и о т р а з и л в к р и н и ц е » 13] м е т а л л и ч е с к и е [ в п е ч а т и : « м е т а л л и ч е с к и ч е к а н н ы е » ] л а в р ы [ с р. « К а к л е с л а в р о в ы й / Изваянный на тверди огневой», 7 — 8 ], и золотое небо — А п о л л о н [ср. « В П р о з р а ч н о с т и б е с с м е р т н о й — А п о л л о н », 12]. Н о э т о с т р о г о с в я щ е н с т венное [в печати опущено] видение встает у ж е за пределами ж и з н и [ср. « В э ф и р н о м п о л о н е », 12]. З о л о т о й [ в печати: « б е л ы й » ] лик А п о л л о н а для меня рисуется как лик смерти [ с р. « К а к смерти сень»
[ 3 ] ]. Я не в и ж у, к у д а м о ж е т вести А п о л л о н в о б л а с т и ж и з н и (...) н е л ь з я д о с т и ч ь с т у п е н е й А п о л л о н о в а х р а м а, не п р о й д я ч е р е з Л ю б о в ь и Смерть». В н а ш е м сонете « Л ю б о в ь » и « С м е р т ь » т а к ж е п и ш у т с я с б о л ь ш о й б у к в ы, п о д ч е р к и в а я их с в о й с т в о в м е щ а т ь realiora in rebus.
Д л я рассматриваемой темы внутреннее аполлинийство Иванова важнее филологических первоисточников и внешнего отношения к журналу «Аполлон». Э т о аполлинийство восходит к поэтике упо минаемого тут Д а н т е [4], видевшего в Аполлоне символ творче ски - с о о б щ и т е л ь н о й религиозности, художественно восполняющей обрядно-доктринальную религиозность глубочайшего христианского п о э т а ( P a r a d i s o, I, 1 3 — 1 5 ;
И, 2 2 ). Д а л е е в м о е й р а б о т е б у д е т р а с смотрено отрицание И в а н о в ы м господствующего в модернизме ин дивидуализма. Это, казалось бы, парадоксальное для самоуглублен ного лирика отклонение выступает рельефнее на фоне его отношений с Андреем Б е л ы м и А. Блоком, виртуозами иносказательной техни к и п е р е д а ч и с в о е г о с о с т о я н и я д у х а, с л у ж а щ и м и, к а к и о н, realiora, н о оставшимися, по сути, индивидуалистами. И в а н о в ж е исходит из Н е отсюда ли сравнение Н и к о л а я Гумилева: «...обычно поэтическое живописание — это озеро, отражающее в себе небо;
поэзия Вячеслава И в а н о в а — небо, отраженное в озере» (рецензия на «Speculum Speculo rum», второй книги «Cor ardens», заключаемой сонетом «Apollini»;
А п о л лон. 1911. № 7).
Аполлон. № 1. 1909. С. 8 0 — 8 1. 2 - я паг. Ц и т и р у ю т а к ж е более ран ний, но вполне законченный вариант, опубликованный П. В. Д м и т р и е в ы м (Дмитриев П. В. « П ч е л ы и осы Аполлона»: К вопросу о формировании эстетики журнала // Рус ( кая литература. 2008. № 1. С. 233).
С м. подробнее разделы I. 5, I. 7.
ортодоксально церковного понимания духовности и в то ж е время вменяет себе в обязанность реализм — передачу л и ш ь подлинно пе режитых, лично засвидетельствованных событий. И он отстаивает о б ъ е к т и в н ы й л и р и з м на п с и х о л о г и ч е с к и ц е л и т е л ь н о й п о ч в е м и р о в о й всесвязности (панкогерентности). П р и этом он в о з д е р ж и в а е т с я от публичного высказывания и навязывания своих личных религиозных убеждений.
В конце этой части р а б о т ы необходимо рассмотреть конфликт, п р и в е д ш и й И в а н о в а к и з о л я ц и и о т д у х а в р е м е н и и у м о л к а н и ю его музы. И з внешних причин достаточно припомнить потерю контакта с читателем: с отлучением от «безучастной» культурной а т м о с ф е р ы Петербурга утратился и дидактический пыл;
и после « Н е ж н о й тай « П у с т ь хорошо заметит читатель — под религией понимается не ка кое-либо определенное содержание религиозных верований, но форма са моопределения личности в ее отношении к миру и к Богу» ( « М а н е р а, лицо и стиль», 1912;
И, 6 2 0 ). В наиболее продуктивный в литературном плане петербургский период И в а н о в предпочитал писать о наличии, но не о сущности лично ощущаемых им realiora. Впоследствии, когда пропитание семьи напрямую зависело от престижа и вразумительности его идей среди иноязычной элиты, полиглоту и ученому И в а н о в у было трудно представ лять их во весь рост без опоры на собственную поэтическую мифологию.
Т о г д а, при закате гуманизма, ожидаемые от него после « П е р е п и с к и из двух углов» (1920) оригинальность и вес «русской духовности» н у ж д а лась в приурочивании прошлых писаний к европейскому академическому обиходу. Т а к, в конце 1 9 2 0 - х и начале 1930-х гг. И в а н о в, как отмечается в предисловии к публикации его писем к Е. Д. Ш о р у, подчеркивал, «что ведущим началом его творчества всегда была Ц е р к о в ь, и предназначение России в современном европейском мире непосредственно связано для не го с той задачей, которую возлагает на себя и Русская Православная Ц е р ковь, и русский народ. Т а к, сохраняя верность началам своего пути, он все ж е считает необходимым переработку тех старых статей, где его позиция кажется ему устаревшей или уводящей в сторону от основного вектора, ориентированного на Ц е р к о в ь » ( Ф р а г м е н т ы. С. 340).
Показателен пассаж в речи Иванова «Взгляд Скрябина на искусст во» (декабрь 1916 г.): «...я признаюсь, что после тех споров [весной 1910 г.] о смысле символизма, когда мы с Александром Блоком з а щ и щали на страницах беспристрастного и, казалось, безучастного „ А п о л лона" теургический постулат, я был, — несмотря на возникновение, под руководством А н д р е я Белого, скромного журнала „ Т р у д ы и д н и ", поста вившего себе задачей философски развивать содержание наших общих чаяний, — все ж е глубоко удручен сознанием нашего одиночества. Н а м, затосковавшим в плену безответственной но и бездейственной свободы, н ы » ( 1 9 1 2 ) И в а н о в б о л е е не и з д а в а л с б о р н и к о в с т и х о т в о р е н и й, с т а л все р е ж е и с к у п е е п и с а т ь с т и х и и д е с я т и л е т и я м и в о в с е н е п и с а л.
С л о ж н е е объяснить долго назревавший внутренний конфликт м е ж д у мистическим устремлением и стихотворчеством. Э т о трение привело к парадоксальным последствиям, относящимся прямо к нашей теме.
И з н а ч а л ь н а я неясность «магического кристалла» оказалась великим стимулом. Поэтическое изложение интуитивных наитий через мифи ческие метаморфозы, с обилием ссылок на опыт духовных предтеч, п о м о г а л о о с м ы с л я т ь realiora. Н о п о м е р е их п у р и ф и к а ц и и и к р и с т а л лизации надобность в иносказательных лирических отражениях (творимых к тому времени, в сущности, для себя), резко снижалась.
В д о б а в о к, у с т а н о в к а на « в е ч н о с т ь » т е м а т и к и в с е б о л е е отлучала « ц е н т р а л ь н у ю ф и г у р у С е р е б р я н о г о в е к а » от в с е о б щ е й тенденции живописать лишь текущий момент, в то время как для И в а н о в а те к у щ и е res б ы л и в с е г д а л и ш ь о т п р а в н ы м п у н к т о м д л я д у х о в н о г о в о с х о ж д е н и я a realia ad realiora. Э р о с его л и р и к и — подбор сложных realia, и л л ю с т р и р у ю щ и х с о с т о я н и е д у х а, — с г о д а м и с н и ж а л с я, п о тому что сам дух отдалялся от хаотической сферы ( « п о ту сторону добра и зла» к христианской положительности, то есть от эроса (открывания тайн) к «Любви» бытия, соприродной божественной.
как в вертограде запечатленном, по освобождающему действию, — стави ли в вину, будто мы хотим сделать девственную царицу вертограда, М у зу, — служанкою какой-то религии;
никто (курсив мой. — Д. М.) не умел расслышать нас, ни разгадать. Благая судьба привела меня в М о с к ву, и двухлетнее жительствование в одном городе со С к р я б и н ы м позволи ло мне углубить мое, дотоле поверхностное, с ним знакомство. (...) при первых ж е менее принужденных встречах обнаружилось (...) что теорети ческие положения его о соборности и хоровом действе проникнуты были пафосом мистического реализма и отличались от моих чаяний, по сущест ву, только тем, что они были для него еще и непосредственными практи ческими заданиями. М ы могли, пожалуй д о л ж н ы были спорить только о высших формах религиозного сознания, или исповедания;
мистиче ская подоснова миросозерцания оказалась у нас общею, общими и многие частности интуитивного постижения, общим в особенности взгляд на смысл искусства. С благоговейной благодарностью вспоминаю я об этом сближении, ставшем одною из знаменательных граней моей ж и з н и »
(III, 182—183).
В 1905 году И в а н о в еще говорил об этой хаотичной сфере: « О н а д е монична демонизмом стихий, но не зла. Э т о — плодотворное лоно, а не дьявольское окостенение» («Символика эстетических начал»;
I, 829, см.
примеч. 21).
Все увереннее становилось гетевское «твердое решение непрестанно стремиться» к Абсолюту.
Вторая часть предлагаемой работы демонстрирует р я д приемов «эмблематики смысла» в сонете «Apollini». С н а ч а л а коснемся скре щ е н и я realiora с realia н а у р о в н я х и н т е р т е к с т у а л ь н о с т и, полисемии, «прозрачности» и языка как такового. З а т е м остановимся подроб нее на о с о б е н н о с т я х и в а н о в с к о г о к о д и р о в а н и я, ч а с т ь и з к о т о р ы х, к а ж е т с я, в н а у к е е щ е не о т м е ч е н а. М о й логоцентрический подход не п р е т е н д у е т н а о х в а т в с е х с е м и о т и ч е с к и х а с с о ц и а ц и й, в е д у щ и х и з «созидаемой формы» (forma formans) этого сонета к realiora.
Н о логоцентризм прямее всего касается контекстуализации содер ж а н и я стихов и п р о з ы И в а н о в а, как и связи состояния духа с просо дической стратегией. Д а н н о е истолкование сонета «Apollini» пос в я щ а е т с я н е с т о л ь к о а п о л о г и и его с л о ж н о с т и, с к о л ь к о н а ч е р т а н и ю возможного и упущенного современной культурой стремления сози дать «большой стиль» (И, 602), открывать неумирающую эссенцию б ы т и я в р е а л ь н о м о б л и к е с м е р т н ы х в е щ е й (realiora in rebus). Т а к надгробное гимнопение издавна «возносило в свет» [6] д у ш и вкруг стоящих от частных ассоциаций к единящему их в « П р о з р а ч н о с т и б е с с м е р т н о й » [14] Д у х у, т о е с т ь « о т р е а л ь н о г о к р е а л ь н е й ш е м у ».
I. 2. Потенциал «реалиоризма»
Ч е м больше архивные открытия позволяют проникать в биогра фию Иванова, тем настоятельнее возникает вопрос: в чем, собствен но, состоит его в к л а д в т о г д а ш н ю ю и в г р я д у щ у ю культуру. Е г о л и ч ное обаяние, щедрое учительство и «эллинский стих» получили широкое признание;
но что от этого привилось советской, эмигрант ской или европейской культуре? П о - м о е м у — огромный потенциал его н е п р и н я т о й д о к т р и н ы. Е е о с в о е н и е в б л и ж н е м и л и д а л е к о м б у дущем может оживить восприятие действительности и объяснить механику выражения «несказанного». З а о д н о это послужит ключом Д л я раскрытия музыкально-эмоциональной выразительности «Apol lini» в будущем следует прибегнуть к фоноцентрическому подходу, свя зывая его с ивановским «реалиоризмом». Б е з этой связи «отвлеченно эстетическая теория и формальная поэтика рассматривают художествен ное произведение в себе самом, поскольку они не знают символиз ма» (II, 6 0 9 ). Фонетические свойства текста скорее оживляют, нежели порождают в читателе новые образные и смысловые ассоциации.
к символике И в а н о в а, как особого вклада в цивилизацию. Е г о док т р и н а с о з д а в а л а с ь н е а б с т р а к т н о, к а к а к а д е м и ч е с к а я т е о р и я, a i n me dias res, в п р а к т и ч е с к о м с л и я н и и у ч е н о й ф и л о л о г и и, продуманного мифотворчества, религиозного благоговения, языкового энтузиазма и ясной грани м е ж д у человеческим и художественным устремления ми. С осмыслением этих качеств н е п о д р а ж а е м ы й ивановский стих зазвучит в оркестре русских шедевров как один из ведущих инстру ментов.
Глубина мысли И в а н о в а приводила в восторг кучку крупных ев ропейских гуманистов 2 0 - х и 3 0 - х годов, но когда на закате гума н и з м а его просили представить в переводе свои с т а р ы е русские эссе, ему стоило почти непосильного труда преодолевать их о т о р в а н н о с т ь от п о ч в ы российского контекста. В совокупности его т р у д ы того п е риода представляют «роскошное богатство строго и и з я щ н о систе м а т и з и р о в а н н ы х и систематизации не п о д д а ю щ и х с я и д е й ». Но и тогда, служа парадигме мистической настроенности и поддержи ваемые филологически подкрепленной поэзией, его мысли не имели достаточно силы, чтобы повернуть ход духа времени. А в Е в р о п е его и д е и н у ж д а л и с ь в п р и у р о ч и в а н и и к т а м о ш н е й т р а д и ц и и, с к о т о р о й И в а н о в б ы л х о р о ш о з н а к о м, н о д л я к о т о р о й р а н ь ш е не п и с а л.
И поныне ни новые биографические д а н н ы е, ни подсчеты структур н ы х э л е м е н т о в не о т к р ы в а ю т ч и т а т е л ю « т о л к » с т и х о т в о р е н и й Ива нова. П о справедливому речению Блока, « В тех мирах нет причин и следствий, времени и пространства, плотского и бесплотного, и ми рам этим нет числа». П о иронии судьбы, неоспоримая виртуоз Дешарт О. (Шор О. А.) ( К о м м е н т а р и и ) (111,746). О б этой проблеме см.: Ф р а г м е н т ы. С. 3 9 7 — 4 0 2.
Блок А. О современном состоянии русского символизма. О т в е т н а я речь к докладу Вячеслава Иванова « З а в е т ы символизма». О б а эссе поя вились в восьмом номере журнала «Аполлон» (1910. С. 5—20, 2 1 — 3 0 ).
Вспомним, что в начале карьеры И в а н о в объяснял эрос этого восприятия еще в чисто дионисийском свете: « Э т о царство не знает межей и пределов.
Все формы разрушены, грани сняты, зыблются и исчезают лики, нет лич ности. (...) В этих недрах чреватой ночи, где гнездятся глубинные корни пола, нет разлуки пола. Если мужественно восхождение, и нисхождение отвечает началу женскому, если там лучится Аполлон и здесь улыбается А ф р о д и т а, — то хаотическая сфера — область двуполого, мужеженского Диониса. В ней становление соединяет оба пола ощупью темных зачатий»
(I, 8 2 9 ). Богословские понятия «восхождения» и «нисхождения», приме ненные в этой ранней статье, заметно уточняются и поправляются в статье « О границах искусства» (1913, II;
6 2 7 — 6 5 1 ).
ность речи, в ы р а б о т а н н о й на стыке несказанного и сказанного, отго р о д и л а м у з у И в а н о в а о т ш и р о к о й п у б л и к и, к а к и о т к о л л е г, не г о в о р я о ч у ж е с т р а н ц а х. Т а к, н е с м о т р я н а о б д у м а н н о с т ь его п о э т и к и и н а усилия нескольких ученых, «центральная фигура Серебряного века»
остается наименее освоенной.
Д а ж е в петербургский период (1905—1911) — время наиболь ш е й популярности И в а н о в а, сообщество поэтов не п р и н я л о « р е а л и о ризм» как жизнеподательный инструмент поэзии, подозревая, что он подчиняет искусство некой внелитературной цели («poesia — ап cilla t h e o l o g i a e » ). Э т о б ы л о н е д о р а з у м е н и е м, п о с к о л ь к у д о г м а к а с а лась только особого типа п о э з и и и предоставляла каждому пони м а т ь realiora п о - с в о е м у. И в а н о в не д е л и л с я с в о е й с о к р о в е н н о й в е р о й ни с публикой, ни с литераторами, а ссылался на и з ы с к а н н ы е источ ники. Э т о д а л о повод молве причислить его к « ч е р н о к н и ж н и к а м » и о с в о б о д и л о о т т р у д а р а з б и р а т ь его и д е и. Х о т я н и к т о не о с п а р и в а л убедительности его исторических примеров «реалиоризма» как вдохновителя неоспоримых шедевров, предлагаемый И в а н о в ы м под х о д о т в е р г л и в с е : его ж е с о р а т н и к и - с и м в о л и с т ы, э с т е т ы, а в а н г а р д и сты, утилитаристы, ортодоксы, широкая публика. Массовое неприя тие «реалиоризма» связано с материализацией культуры и с культом индивидуализма. В глазах ценителей высокого искусства эта тенден ция оказалась судьбоносной для искусства и для гуманизма, оправ дывая предупреждения Иванова о недальновидности и угрозе не врастении «ограниченного индивидуализма». Будущее покажет, Л и т е р а т у р а об Иванове (см.: Davidson Р. Viacheslav Ivanov, a Refe гепсе Guide. New York, 1996) свидетельствует о престиже мудреца, но почти ничего о применении его идей.
Д и к т у м И в а н о в а « И з каждой строки вышеизложенного следует, что символизм не хотел и не мог быть „только искусством"» ( « З а в е т ы симво лизма»;
II, 599) обрел широкую известность;
но И в а н о в не имел в виду поэзию в целом: «Требование символической действенности столь ж е не обязательно, как и требования „ut pictura" [как картина] или „dulcia sunto" [сладкие звучания] (...) З а т о есть школы. И одна отличается от другой теми особенными, как бы сверхобязательными требованиями, которые она вольно налагает на себя (...) Т а к и символическая школа требует от себя большего, нежели другие» ( « М ы с л и о символизме», 1912, II, 6 0 9 — 6 1 0 ).
Угрозе индивидуализма И в а н о в придавал мистическое значение:
« Л ю ц и ф е р в человеке — начало его одинокой самостоятельности, его са мовольного самоутверждения в отъединенности от целого, в отчужден ности от божественного единства» ( « Л и к и личины Р о с с и и » ;
I V, 4 4 8 ).
Недальновидность индивидуализма И в а н о в видел и с точки зрения изна верны ли ивановские антидоты к этому. Н о выдвигаемый им тип т р а н с ц е н з у с а и « в о з н е с е н и я в с в е т » [ 5 — 6 ] к с в е р х л и ч н ы м realiora светочей мировой литературы явлены им как поэтически вполне в ы полнимые акты. Предлагаемая работа ставит задачей показать, как труднодоступный «реалиоризм» Иванова дает действенный raison d'tre и к л ю ч к т а й н о п и с и его т в о р е н и й. « Р е а л и о р и з м » подключает Иванова, прямее других модернистов и постмодернистов, к тради ции корифеев античности, раннего Ренессанса и раннего романтиз ма. Независимо от вкусов любителей словесности «реалиоризм»
способен служить фундаментальным критерием, историческим, ф и лософским и эстетическим водоразделом между духовно и материа льно, объективно и субъективно ориентированным художеством.
П о д р а з у м е в а н и е, ч т о к а ж д а я г л о с с а н е с е т в с е б е realiora, р а з р е ш а е т и х а н т и н о м н о с т ь и п о с т а в л я е т и х о б щ и й и, п о д ч е р к н е м, — по зитивный — знаменатель. О б щ и й мажорный пафос ивановского славословия явно проецирует установку на панкогерентное миропо нимание, д а ж е п е р е д л и ц о м трагедии и смерти. Б л а г о с т н а я все с в я з ность царящего над нами порядка, всеми видимого как «твердь огне вая» [8]. К а к «кормчие звезды» ориентировали путешествующих, всякие небесные явления издавна вызывали «стремление к наивыс шему бытию». Т а к или иначе, это побуждение активируется к а ж чально прельщенного читателя: « О б ы в а т е л ь знает, в сущности, два искус ства: одно — глубоко интимное, отвечающее непосредственно его горе стям и радостям, запросам и потребностям его диапазона переживаний;
к такому искусству он невзыскателен эстетически, а практически всегда ему благодарен. И есть для него другое искусство, которое он умеет уважать, как Искусство с большой буквы, а порой и любить, несмотря на крайнюю смутность постижения. К этому второму искусству он бессознательно чрезвычайно требователен и в своем признании такового большею частью прав. Э т о — искусство стиля, обобщенного до границ большого стиля.
Вот этого-то стиля массы и не находят в новом творчестве. А не находят оттого, что новые художники все еще не выросли из мерок ограниченного индивидуализма» ( « М а н е р а, лицо и стиль», 1912;
II, 6 2 2 — 6 2 3 ).
С м. примеч. 1. Далее, всеохватывающая «радуга». « Э т о т централь ный философский термин Вл. Соловьева приобретает в мысли И в а н о ва историософское звучание. В последующих поэтических произведениях и теоретических эссе символика арки, а также близких образов (раду ги, дуги, купола) — может обозначать порыв к горнему и возвращение к земле, восхождение и нисхождение, наконец соборное единение челове чества в постапокалиптической перспективе» (Шишкин А. Б. Вехи изгна ния: « Р и м с к и е сонеты» Вячеслава Иванова // Литература русского зару д ы й р а з в о с х о ж д е н и е м a realibus ad realiora. Г е л и о т р о п и ч н о с т ь « р е а л и о р и з м а » полно в ы р а ж е н а в «Apollini» [ 5 — 6 ], и статьи И в а н о в а п о д т в е р ж д а ю т р а б о ч у ю г и п о т е з у, ч т о, е с л и о д и н с о н е т и не г о в о р и т за весь эволюционирующий корпус, та ж е энергия одушевляет все творчество этого поэта. Т о, что поэтические образы, как и физиче ские предметы, д о л ж н ы нести сверхвещественные наития, излагает ся и в его теории. Э м п и р и к а «слово-плоти» — элементы в о к а л и з а ц и и и г р а ф и к и и их с и н т а к с и ч е с к и е с ц е п л е н и я — содействует п о р о ж д е н и ю в у м е с о б ы т и й п р е д м е т о в (res), в к о т о р ы х ( i n rebus) обитают признаки realiora. В « A p o l l i n i » э т о т р и у м ф а л ь н о е о т к р ы т и е д е л а е т с я н а « г о р ь к о м л о н е » [10] н а д г р о б н о г о р ы д а н и я [ 1 — 3 ].
Д и а п а з о н такого эмоционального контраста придает сонету автори тет манифеста и модели, приложимой к ряду других, менее трагиче с к и х и э к с т а т и ч н ы х в о п л о щ е н и й той же темы.
П о древней привилегии, поэт-мифотворец волен, распределяя слова, утрировать м е т а м о р ф о з ы своих образов и отсеивать попутные детали. П р и этом о б р а з ы могут чередоваться, как при сновидении или дальней памяти, б е з специфики координат времени и места. Д а лее с л о в е с н а я д а н н о с т ь, т о е с т ь н а з в а н н ы е д е й с т в и я, о б р а з ы и и х свойства, группируются в порядке открытия «соответствий». С о в п а дения смежности или подобия вещей (метонимии и метафоры) слу бежья: взгляд и з X X I века. С П б., 2008. С. 127—128). К а к известно, И в а н о в назвал свой первый сборник стихотворений «Кормчие з в е з д ы », а третий и главный, «быть может самый интимный» ( М. А. К у з м и н ), сборник «Cor ardens» думал назвать «Iris in Iris» (Iris — богиня радуги), и образ древнеримской арки появляется у ж е в набросках И в а н о в а 1892 г.
( Т а м ж е. С. 127).
И м е ю т с я в виду главным образом эссе, вошедшие в сборники « П о звездам» (1909) и « Б о р о з д ы и межи» (1916), охватывающие поэтически наиболее продуктивный, петербургский период Иванова, а т а к ж е перепис ка у ж е в эмиграции, особенно с Е. Д. Ш о р о м, С. А. Коноваловым, Ф. А. Степуном, с сыном и дочерью поэта.
«Священный глагол, spq Xyoq, обращается в слово как цОЭос;
»
[формообразование] ( « М ы с л и о символизме», II, 6 0 8 ). О т с ю д а уверение Иванова: « Н е мни: мы, в небе тая, / С землей разлучены: — / Ведет тропа святая / В заоблачные сны» ( « П о э т ы Д у х а », 1904;
I, 737).
« П о с к о л ь к у идеи Платона суть res realissimae, вещи воистину, он требует от искусства столь близкого ознаменования этих вещей, при кото ром случайные признаки их отображения в физическом мире д о л ж н ы от пасть, как затемняющие правое зрение пелены, то есть требует символи ческого реализма» (курсив мой. — Д. М.\ II, 5 4 1 — 5 4 2 ).
ж а т слиянию в уме феноменальных и ноуменальных обстоятельств (realia c u m realiora). Т а к и м о б р а з о м, т о, ч т о в н е ш н е ( с и н т а к с и ч е с к и ) предстает как антиномии, внутренне (семантически) является скре щениями полуноуменальных и полуфеноменальных величин. Ниже р а с с м о т р и м, к а к на п р о т я ж е н и и текста, компенсируя антиномич ность, легко заметные лексические повторы — тавтологии, синони мы, синекдохи и оппозиции — семантически перекликаются поверх безупречного синтаксиса «несуразных» фраз. Т а к и е возвраты мыс ли в новых ассоциациях к у ж е опознанным символам множат, про д о л ж а ю т и у т о ч н я ю т их з н а ч е н и я. В т е х ж е с т р о к а х п р о в о д я т с я р а з ные виды речевой коммуникации: кроме синтаксического и фо но-ритмического выдвигается и ассоциативный род информации, что позволяет И в а н о в у сближать элементы столь разнородных и з м е р е н и й к а к realiora и realia. К р о м е э м о ц и о н а л ь н о г о у в и д и м т а к ж е и «космический» диапазон «духовной вертикали» м е ж д у «твердью ог невой» (идея Д а н т е из четвертой строки П е р в о й П е с н и « Р а я » ) и « в о л н а м и » [ 9 ] п о д с о з н а т е л ь н ы х р и т м о в « б е з д н » [11].
I. 3. Формулы направления духа Лозунги «a realia ad realiora» и «realiora i n r e b u s » определяют противоположные направленности и два онтологически разных аген та действия. Первый лозунг указывает на способность любого О с н о в н о й с ю ж е т «Apollini» — возникновение «Гимнов» — р а з вивается не в порядке строк, хронологии или топографической смежности событий. О н течет особым порядком исключительных совпадений, ф о р мально связанных лишь гибридными союзами, с которых начинается более трети строк сонета. К а к учил И в а н о в, «Логика стиха проявляется именно в союзах, с о ю з ы дают стиху цемент;
они ж е являются спайкой отдельных мыслей и образов» ( « К р у ж о к поэзии» в записи Ф е й г и Коган / Введ.
и публ. А. Ш и ш к и н а / / V i l i Convegno internazionale «Vjaceslav Ivanov: po esia e Sacra Scrittura» = V i l i М е ж д у н а р. конф. «Вячеслав И в а н о в : между Св. П и с а н и е м и поэзией» / А сига di A. Shishkin. (Salerno, 2 0 0 4 ).
( V o l. ) II. С. 122 (Europa Orientalis. 2 0 0 2. ( V o l. ) X X I, № 2 ) ;
далее «...ЛОГИКИ, конечно, можно было б ы и не сокращенно: Кружок поэзии).
приглашать, если б ы оно [стихотворение] не было так умно, очень умно построено» ( Т а м ж е, по поводу стихотворения Ф. И. К о г а н ). Т а к ж е и ивановская антиномность (рискну сказать) всегда таит в себе ( к а к и заумь Х л е б н и к о в а ) нити логических объяснений. П е р е д учеными интерпретато рами огромная задача: одна лишь мелопея «Человек» (1915—1918) со д е р ж и т почти в сто р а з (!) больше «антиномных» строк, чем «Apollini».
человека устремляться мысленно от о щ у т и м ы х вещей к интуи ции или наитиям сверхчувственных или сверхъестественных энер гий. Второй — на вмещенность последних в земных объектах.
О т о ж д е с т в л е н и е с ними своего «я, как постоянной величины в п о токе сознания» (III, 2 6 3 ), н а п р и м е р о щ у щ е н и е Б о г а в себе или красоты в предмете, или любви к нему, т а к ж е являет собой выход личности из своей самореференциальности. Н о тактическая, пси хологическая и, поэтому, биографическая разница этих путей очевидна: мистическая цель причащения к наивысшему вечному отлучает от земных интересов, а «символический реализм» ищет и воплощает вечное в земных вещах. Эти разнонаправленные устремления ведут в разные стороны, но в работе поэта они могут мгновенно сменяться или ж е годами доминировать один з а счет дру гого. В о с х о ж д е н и я поэта ad realiora м о г у т б ы т ь экстатическими и л и у ж а с а ю щ и м и ;
н о о т р а ж е н и е их in rebus — в с е г д а т е х н и ч е с к и к о н к р е т н о. Ч и т а т е л ь ж е в с в о ю о ч е р е д ь с в о б о д е н восходить по конкретному реальному руслу предоставляемого ему текста (см. раз д е л И. 6 ).
З а несколько месяцев д о сочинения «Apollini» ( 2 4 — 2 6 августа 1 9 0 9 г о д а ) и п е р е д т е м к а к о б о з н а ч и л с я « к р и з и с с и м в о л и з м а » и, позднее, гуманизма, И в а н о в предложил художникам свой общий « л о з у н г » : « „ a realibus ad realiora", т. е.: о т в и д и м о й р е а л ь н о с т и и ч е р е з нее — к более реальной реальности тех ж е вещей, внутренней и сокровеннейшей» ( И, 571 ). К р а т к о с т ь ф о р м у л ы не сразу в ы С м. статьи « Т ы сси» (1907) и «Anima» (III, 2 6 2 — 2 6 8, 2 6 9 ).
Характеристика этих «кризисов» и обособленного положения И в а нова выходит за рамки данной работы. Вспомним только, что в декабре 1909 года закрылись символистские журналы «Весы» и « З о л о т о е руно», в октябре того ж е года открылся постсимволистский журнал «Аполлон», в первом номере которого и появился программный сонет «Apollini». Э т о т сезон отмечен особенно интенсивными исканиями творческих путей после интеллектуальных и технических завоеваний символизма. С м. т а к ж е ста тьи И в а н о в а «Кручи — О кризисе гуманизма» (1919) и Б л о к а « К р у ш е ние гуманизма» (1919).
« Л о з у н г реалистического символизма и мифа» впервые появился в статье «Две стихии в современном символизме» в журнале « З о л о т о е руно» (1908. № 5;
II, 533, 561), а цитируемые объяснительные ф р а з ы — в этюде «Эстетика и исповедание» ( В е с ы. 1908. № 11), приложенном к этой ж е статье в сборнике « П о з в е з д а м ». И в а н о в пользуется этими ж е терминами в 1936 г. в итальянском обзоре международного движения «Simbolismo», последнем его выступлении на эту тему (II, 657, 6 6 5 ).
ражает радикальность и трудность ее з а д а н и я. Спустя полгода п о с л е « A p o l l i n i », в м а р т е 1910 г о д а, а в т о р р а з в е р т ы в а е т э т у и д е ю рядом пояснительных норм: «...сознательно выраженный худож ником параллелизм феноменального и ноуменального;
гармониче ски найденное созвучие того, что искусство изображает, как дейст в и т е л ь н о с т ь в н е ш н ю ю (realia), и т о г о, ч т о о н о п р о в и д и т в о в н е ш н е м, как внутреннюю и высшую действительность (realiora);
ознаме нование соответствий м е ж д у явлением ( о н о ж е — „только подо б и е ", „ n u r ein G l e i c h n i " ) и его умопостигаемою или мистически прозреваемою сущностью, отбрасывающею от себя тень видимо го с о б ы т и я » ( И, 5 9 7 ). « П а ф о с реалистического символизма: чрез А в г у с т и н о в о « t r a n s c e n d e te i p s u m » [ п р е в з о й д и с а м о г о с е б я ], к л о з у н г у : a realibus ad realiora» (И, 553). Т е п е р ь удивляет, как эти т е з и с ы в ы з в а л и почти всеобщее непонимание, но в т о время их при менимость казалась навязываемой сугубо эзотерическим образом мысли.
В а в г у с т е 1 9 3 9 г. И в а н о в п р и п о м и н а е т, к а к о н в н е з а п н о « в н у т ренне у с л ы ш а л », «лет т р и д ц а т ь тому н а з а д », среди веселой э к с к у р с и и у Ч е р н о г о м о р я, с л о в а : « q u o d not est debet esse;
q u o d est debet fieri;
q u o d fit e r i t ». О б д у м ы в а я и х с м ы с л, п о э т з а к л ю ч и л, ч т о э т о — явленная, как в ясновидении, кристаллизация долго назревавше го в с о з н а н и и императива. « З а д а н и е о к а з а л о с ь т р о й н ы м : должно осуществить т о, что еще не существует;
д о л ж н о преобразовать, что у ж е существует, в нечто новое, т о есть в новом соотношении с гря дущей действительностью;
наконец, этот наступающий мир дол жен быть обращен в постоянную бытийную реальность». Предика ты последней строфы «Apollini» трактуют те ж е три задания «взял как троякий аполлинический акт: в эфирный полон»
[12 = у л о в и л в п а м я т и ], « в л а в р одел» [13 = о б л е к в х у д о ж е с т в е н И в а н о в приводит это платоническое понятие из «мистического хо р а », завершающего вторую часть « Ф а у с т а » : «Alles Vergngliche ist nur ein Gleichni» ( « В с е преходящее — только подобие»).
И з письма Иванова к проф. К. М у т у, издателю католического ж у р нала « H o c h l a n d » ;
цит. по: Bowra, Maurice, sir. Introduction // И в а н о в В я ч.
С в е т вечерний. О к с ф о р д, 1962. Р. X V (пер. мой. — Д. М. ). П о л н ы й н е мецкий текст и перевод О л ь г и Ш о р этого краткого эссе под заглавием «Ein Echo» ( « Э х о » ) напечатаны в собрании сочинений (III, 6 4 6 — 6 4 9 ).
Комментарии К. Ю. Лаппо-Данилевского и С. Д. Т и т а р е н к о см.: С и м вол. № 5 3 / 5 4. С. 2 2 0 — 2 2 8.
н у ю ф о р м у ], « и отразил в к р и н и ц е » [13 = в п о э т и ч е с к о й « т е н и в и димого с о б ы т и я » ]. С почина европейской поэзии, эти сверхобыч ные вершения приписывались именно Аполлону. Обессмертивший утраченную возлюбленную ( Д а ф н у ) устроитель гимнопения « А п о л лон есть сила связующая и воссоединяющая, которая возводит о т р а з д е л ь н ы х ф о р м к о б ъ е м л ю щ е й их в е р х о в н о й ф о р м е ». В его лице «Apollini» восстанавливает древнегреческое понимание зада ния поэзии: находить неизменное под покрывалом преходящих я в лений. П р и в е р ж е н н о с т ь ю к именно этой, еще дохристианской, тра диции объясняется сочетание обычно обособленных с середины X I X века дисциплин: религии и поэзии. К а к известно, архи-христи анин и архи-поэт Данте и Петрарка, завершивший примирение христианской традиции с античной, т а к ж е совмещают те ж е пути, на тех ж е о с н о в а н и я х. О д н а к о в истории поэзии И в а н о в считает, при всем своем теургизме, дантову эпифанию «Paradiso» исключением.
О н ставит себя в первой строфе «Apollini» на одну ступень с Д а н т е только в предмистической и предтворческой стадии блуждания в мрачной «дуброве» и оплакивания, по примеру Аполлона, отшед шей возлюбленной. А далее образцом И в а н о в у служит у ж е П е т рарка, который «указывает на возникновение образа в пределах мыслящего сознания ( к у р с и в м о й. — Д. М.) (...) т е м п л а с т и ч н е е и жизненнее предстало его духу аполлинийское видение», кото рым «разрешается дионисийское волнение интуитивного мига»
(II, 6 3 2 — 6 3 3, 6 4 4 ). Т а к и м о б р а з о м, Д а н т е о с т а е т с я д л я И в а н о в а идеалом поэта-тайновидца, а Петрарка — образцом поэта-предъ явителя.
Иванов Вян. Дионис и прадиониссийство. М., 1987. С. 166.
П о д р о б н е е о разделяемой И в а н о в ы м с поэтами раннего Ренессанса идеи слияния строго христианской и аполлинически-иоэтической мистики см.: Мицкевич Д. Культура и петербургская поэтика Вячеслава Иванова:
«Apollini» // Вячеслав И в а н о в — Петербург — мировая культура / О т в.
ред. В. Е. Багно. Т о м с к ;
М., 2003. С. 2 4 2 — 2 4 4.
« К а ж д ы й видит по своему, и только Д а н т е удалось сделать для нас убедительным свое видение» (Кружок поэзии. С. 149). Д а н т е единствен ный, кто смог «договорить» привидевшееся ему откровение. График в ста тье « О границах искусства» (II, 645) т а к ж е ставит Д а н т е на высший уровнь духовного восхождения.
С р. с евангельской реминисценцией: «Символизм (...) еще не про зрел до конца, и „видит проходящих людей как деревья"» (II, 601).
I. 4. Взлеты творчества на стыках культурных эпох У ж е декадентам-культуртрегерам первого поколения синкретиче ского «русского ренессанса» служил постулат, что великие произве дения р о ж д а л и с ь в подходе к этому вопросу на стыке р а з н ы х эпох:
средневекового схоластического мистицизма и пластического мас терства итальянского ренессанса ( Д а н т е — Д ж и о т т о ), как и в древ негреческой классике, в слиянии элевсинского орфизма с классиче ским формотворчеством (Платон—Пракситель), в Германии — в комбинации классицизма с трансцендентальным романтизмом ( Г е те, Бетховен), и в России — реализма с символизмом ( Т ю т ч е в, Д о стоевский). П о Иванову, современный международный символизм набрел на такой им обогащающий синкретизм с легкой руки Б о д л е ра, а в Р о с с и и — В л. Соловьева. Конечно, эпохальный «большой стиль» тайновидения представляется лишь потенциально, в некой с у м м е о б щ и х д о с т и ж е н и й, а не в м а н е р е т о г о и л и и н о г о м а с т е р а, т а к как новые П л а т о н, Д а н т е или Гете е щ е не явились. Н о потенциал б ы л велик и постоянно в ы к а з ы в а л свои возможности, обогащая п о следующие школы, то на уровне выразительности, то на уровне « о с в о б о ж д е н и я д у ш и » (II, 6 1 2 ).
Т а к вспыхнуло в русской поэзии «внезапно раскрывшееся ху д о ж н и к у познание, что не тесен, плосок и скуден, не вымерен и не и с ч и с л е н м и р (...) ч т о е с т ь х о д ы и п р о р ы в ы в е г о т а й н у и з л а б и р и н та души человеческой, только б ы — первым глашатаям казалось будто все этим сказано! — научился человек д е р з а т ь и „быть как с о л н ц е " (...) Э т о т о п т и м и с т и ч е с к и й м о м е н т с и м в о л и з м а х а р а к т е р и зуется доверием к миру, как данности: стройные соответствия (сог respondances) б ы л и о т к р ы т ы в н е м и д р у г и е, е щ е б о л е е з а г а д о ч н ы е и пленительные, ожидали новых аргонавтов духа (...) и учение В л. С о л о в ь е в а (...) е щ е н е п о н я т о е д о к о н ц а, у ж е з в у ч а л о в д у ш е п о э т а » (II, 5 9 8 ).
Э т о т п р о р ы в з а г р а н и ц ы п р и ж и в ш и х с я realiae с о в е р ш и л с я е щ е д о появления И в а н о в а в рядах символистов (1903), когда «слово-сим вол» обещало стать священным откровением или чудотворной «„мантрой", расколдовывающей мир» (там ж е ). И бодрящие «дио нисийские дерзания», привезенные И в а н о в ы м, пришлись вполне ко двору. Н о вскоре наступила «антитеза»: экзальтация «будем как солнце» миновала. «Жасминовые тирсы наших первых мэнад при м а х а л и с ь б ы с т р о (...) С о в р е м е н н у ю м э н а д у В я ч е с л а в И в а н о в о б у ч и л п о - г р е ч е с к и. И о н ж е у к а з а л э т о й, б о л е е мистической (курсив м о й. — Д. М. ), ч е м с т р а с т н о й, г и п е р б о р е й к е п р е д е л ы ее в а к х и з ма». П р о в и д я направление символизма, эксперт по его мифологи ческим истокам И в а н о в вскоре диаметрально разошелся с «декаден тами» первого поколения в определении символизма. Действенность символизма виделась ему в глобальном масштабе: « С и м в о л и з м в н о вой поэзии кажется первым и смутным воспоминанием о священном я з ы к е ж р е ц о в и волхвов, усвоивших некогда словам всенародного я з ы к а особенное таинственное значение, в силу ведомых им одним соответствий между миром сокровенного и пределами общедоступ ного опыта» ( И, 5 9 3 ).
Иванов демонстрировал этот акт на протяжении истории ис кусств, но полная реализация символизма видится им только в по т е н ц и а л е, в будущем. П р о т и в такого диахронического растяжения термина «символизм» восстал основатель русской «новой поэзии»
Валерий Б р ю с о в. О н настаивал, обходя функциональную роль сим волов, на чисто номинальном значении этого термина как названия м а н е р ы о п р е д е л е н н о й ш к о л ы в о Ф р а н ц и и. М о ж н о г о в о р и т ь о ее в л и я н и и, н о ее х у д о ж е с т в е н н ы й метод, то есть «символизм», при надлежит к определенному времени и лежит в прошлом.
Анненский И. О современном лиризме // Аполлон. № 1. 1909.
С. 12—13. Старая истина, что развитию художественных школ присуща вначале вдохновляющая, а затем все более тягостная необходимость пре восходить по свежести и убедительности свои прежние «аполлинийские видения», предстала и перед символизмом. О п и р а я с ь на многовековую традицию, филолог И в а н о в настаивал, что исчерпанность грозит только отдельным творцам и группам, а никак не «истинному символизму» как творческой философии.
Брюсов В. О «речи рабской» в защиту поэзии // Аполлон. № 9.
1910. С. 33, 32. Б р ю с о в и И в а н о в поддерживали хорошие профессиональ ные и дружеские отношения, но никогда не разделяли философских взгля дов друг друга. С м. : Переписка с Вячеславом И в а н о в ы м ( 1 9 0 3 — 1 9 2 3 ) / П р е д и с л. и публ. С. С. Гречишкина, Н. В. Котрелева и А. В. Л а в р о в а // Литературное наследство. М., 1976. Т. 85: Валерий Брюсов. С. 4 2 8 — 5 4 5.
И Б р ю с о в рано перестал заботиться о созданном им в России движении.
В сущности, по мнению его биографа, как поэт Б р ю с о в никогда не б ы л символистом. С 1897 г. он притворялся им по тактическим причинам, но «в ноябре [1904] он срывает с себя эту маску...». О н сам создал себе р е путацию maitre de Fcole символизма еще до того, как таковая существова ла (Мочулъский К. Валерий Брюсов. П а р и ж, 1962. С. 110, 35). С м. так ж е : Гиппиус 3. Дмитрий М е р е ж к о в с к и й. П а р и ж, 1951. С. 130;
Чулков Г.
Годы странствий. М., 1930. С. 319, 3 4 6 — 3 4 7, 350. С м. т а к ж е С р е д и художников и литераторов — философствующих автоди дактов — И в а н о в выделялся своим научным навыком. Д в а десятка лет он формально изучал античную филологию, перед тем как в ы ступить в печати и прийти к выводу, что м о щ ь и долговечность творческих взлетов з и ж д е т с я на смыкании эроса мистического про зрения незримых тайн с эросом тайн в наличных явлениях. Свои и н т у и т и в н ы е н а и т и я о в з а и м н о м п р о н и ц а н и и realiae и realiora о н п р о верял и объяснял филологическими методами. Многих смущала лирическая искренность его «двойной прошивки» — интертекстуа льных аллюзий и собственной символики: подлинно ли он хмелел о п и с ы в а е м ы м и п е р е ж и в а н и я м и ? ( М и с т и к а Б л о к а таких сомнений не вызывала.) Н е сомневаюсь, что И в а н о в хмелел. «Горькое лоно»
A p o l l i n i [10] ж и в о й и у с о п ш е й, н о в п а м я т и « ж и в о й », возлюблен ной — не заимствование, а биографический факт. « Л ю б о в ь », б ь ю щ а я « к л ю ч а м и слез» [2] на поверхность сознания, вспаивает « к о р е н ь » [1] — з а р о д ы ш « Г и м н о в » [ 6 ]. В р ы д а н и и и р и т м е « в а я н и я »
[4] славословия, д у ш а т р е п е щ е т во «мраке суровом» [2] э м о ц и о н а л ь н ы х « б е з д н » [11], г д е н е п р е х о д я щ и е ц е н н о с т и х р а н я т с я « к а к п е р лы» [ И ] в мемориальной «слезнице» [ И ] ;
и «Гимны» «возносят гордой головой» дух гимноиевца. Т а к ж е и эрудиция, обстающая «живой» субъект «волшебною дубровой» [3], волнует хором не ж д а н н ы х голосов аналогий и тождеством в з м ы в а ю щ и х в нем личных ценностей с универсальными и вечными. И полет из мглы «гробни ц ы » [ И ] в « э ф и р » [12] н а в с т р е ч у « т в е р д и о г н е в о й » [ 8 ] х м е л и т д и с т а н ц и е й в з л е т а : о т э к с т а з а о т ч а я н и я в д о в ц а к э к с т а з у л а у р е а т а [5, 8, цитаты в: Donchin, Georgette. The Influence of French Symbolism on Russian Poetry. T h e Hague, 1958. P. 45, 47. A другой начинатель символизма, «богоискатель» Дмитрий Мережковский, по Иванову, отойдя от поэзии, «хочет влить вино своего религиозного пафоса, которое мнит новым, в м е хи ветхие старозаветного иррелигиозного радикализма времен Белинского и шестидесятых годов» (II, 614), минуя аспирации символизма.
«Читал „Эрос" [следующий за «Apollini» цикл, составляющий «Третью книгу» в первой части «Cor ardens»] со стороны, как чужую книгу, и был поражен хмельной и темной напряженностью какой-то магии страсти, тайно деяния и тайновидения» (запись в дневнике Иванова от 16 августа 1909 г., за неделю до наброска «Apollini», II, 791). С р. с записью от 9 августа ( о пере саживании цветов на могиле ж е н ы ) : « П о г р у ж а я руки в землю могильной насыпи, я имел сладостное ощущение прикосновения к Е е плоти. М н е ка залось, она [ Л и д и я Дмитриевна] говорит, что мой подарок услада, что на ее могиле д о л ж н ы быть розы...» ( Т а м ж е. С. 7 8 6 ). Д н е в н и к конца этого лета полон записей о психической остроте своего «сиротства».
13]. Н а к о н е ц, о д н о в р е м е н н ы й п о т о к т р о й н о й и н ф о р м а ц и и — био графической, литературной и религиозной — пьянит ритмически пу л ь с и р у ю щ и м «хмелем волн» [9] рассудок певца.
С т а т ь я « Д в е стихии в современном символизме» с л у ж и т в о д о разделом в эволюции поэтики Иванова. О н а вводит нравственные к в а л и ф и к а ц и и : р а з в и т и ю с и м в о л и з м а н у ж н о не д а л ь н е й ш е е р а с к р е пощение фантазии и художественных форм, а более трудное дело с о с р е д о т о ч е н ь я н а realiora, т о е с т ь н а у с л о в и я х п о в ы ш е н и я с о з н а н и я (II, 5 3 5 — 5 6 1 ). Ч е р е з д в а г о д а И в а н о в у с и л и в а е т э т о т и м п е р а т и в :
« Х у д о ж н и к а м п р е д л е ж а л а з а д а ч а ц е л ь н о в о п л о т и т ь в своей жизни ( к у р с и в м о й. — Д. М.) и в своем творчестве (непременно и в под виге ж и з н и, к а к в п о д в и г е т в о р ч е с т в а ! ) м и р о с о з е р ц а н и е м и с т и ч е с к о го р е а л и з м а (...) н о р а н ь ш е и м д о л ж н о б ы л о в ы д е р ж а т ь р е л и г и о з но-нравственное испытание „ а н т и т е з ы " — и р а з л а д, если не р а с п а д, прежней фаланги в наши дни явно показывает, как трудно было это преодоление и каких оно стоило потерь...» (И, 5 9 8 — 5 9 9 ).
Э т о «преодоление», выраженное как коллективно завершивший ся ф а к т, з в у ч и т н е о ж и д а н н о д л я к р и з и с н о г о 1910 г о д а. Вероятнее всего, оно относится к моменту, когда крупнейшие, но ц е н т р о б е ж ные символисты Блок, Белый и И в а н о в формально сошлись на принципе, извлеченном и з «еще не понятого д о конца учения С о л о вьева», мыслимого И в а н о в ы м как образец «чистого реалистического символизма» (III, 3 0 5 ). П о д н и м п о д р а з у м е в а л с я т а к ж е и отказ от устоявшихся особенностей у ж е пройденных ф а з этой ш к о л ы : от э с т е т и з м а, и м п р е с с и о н и з м а и « и н д и в и д у а л и з м а » и, д о б а в и м, о т с о блазна «опасной легкости прекрасной ясности». «Триумвират рус П о з ж е, обращаясь к московским богословам и философам, И в а н о в определяет «подвиг Соловьева» полнее, чем он делал среди поэтов: «аске тический и трагический подвиг воздержания от вольной самоотдачи со зерцательным вдохновениям, подвиг, в котором мы видим величайшую жертву, принесенную личностью Вл. Соловьева началу исторически-все ленскому» ( « Р е л и г и о з н о е дело Владимира Соловьева», 1914;
III, 305).
Б ы т ь может, Б л о к и Б е л ы й подписались бы и под таким «воздержанием».
О б а были в принципе готовы на «жертву». В письме от конца августа или начала сентября 1910 г. Белый обращается к Блоку: «не для возобновле ния наших сношений я пишу а во имя долга. Во имя правды прошу у Т е б я прощения...» А Б л о к в своем ответе признается, что их д р у ж б а «всегда была более чем личной» ( А н д р е й Б е л ы й и А л е к с а н д р Б л о к. П е р е п и с к а.
1903—1919 / П у б л., предисл. и коммент. А. В. Л а в р о в а. М., 2001.
С. 3 6 7 — 3 6 8 ;
далее сокращенно: Белый и Б л о к ).
ских религиозных „реалистических" символистов» возник, по сло вам Белого, когда «взаимное понимание создало и з его [ И в а н о в а ] в ы с т у п л е н и я „событие*». Согласованность столь разных «душев ных пейзажей» или «внутреннего и наполовину подсознательно г о т я г о т е н и я т в о р ч е с к и х э н е р г и й » (II, 8 6 ) д л и л а с ь о к о л о д в у х л е т, м е ж д у речью И в а н о в а в марте 1910 и о с е н ь ю 1912 г о д а, когда Белый перестал быть соредактором журнала «Труды и дни».
Н о в расцвете Серебряного века, когда перед художниками б ы л в ы бор хранить «вечное» достояние (тезаурус) или вместе с примити вистами отрешиться от всяких систем, в частности от «пут симво лизма», этот недолгий союз б ы л теоретически значительным.
П о сей д е н ь он остается веской альтернативой п о п у л я р н ы м путям, Ф р а з а О. А. Ш о р в примечании к статье Иванова «Религиозное д е ло Владимира Соловьева» (III, 7 6 2 ). « Н о Б л о к и Б е л ы й устремлялись к „Деве Р а д у ж н ы х Ворот" лично, страстно, и столь ж е страстно искали личного общения с ее земными воплощениями. Б л о к узнавал „ П р е к р а с ную Д а м у " в „ Н е з н а к о м к е ", Белый признавал „ З а р е в у ю в заревой".
B. И. личных „свиданий" с Софией не имел, и все ж е чувствовал себя с нею связанным каким-то нерушимым обетом: „ Н а темпом дне горит кольцо"» ( Т а м ж е ).
П и с ь м о Белого Блоку, конец октября 1910 г. (Белый и Блок.
C. 377). Вдохновленный выступлением Иванова с той ж е лекцией в М о скве, Б е л ы й особенно трудился при издательстве «Мусагет» над попыт кой «сохранить символизм, но пересадить его на кремнистую почву подтя нутости и энергии из болот „психологических туманов"». «...Вячеслав И в а н о в ж и л в „Мусагете". П о к а он был у нас, он многое создал. „Муса гет" считается с Вячеславом, как безусловно со своим. И Т ы мог бы внести в деятельность „Мусагета" свою ноту, ибо „Мусагет" не есть предприятие чье-либо;
кто к нам придет с добрым словом, кто научит нас своему, тому предоставим возможность и осуществлять свое» ( Т а м ж е.
С. 3 7 6 — 3 7 7 ). О д н и м из результатов было основание двухмесячника « Т р у д ы и Д н и » «издательства „ М у с а г е т " », посвятившего два первых но мера этим дебатам. З а год до появления журнала И в а н о в сообщал Б л о к у в письме от 20 января 1911 г. «о периодическом издании совсем иного, чем обыкновенно бывает, порядка (...) „Дневник трех поэтов" (вместе под о д ним заголовком трое — В ы, А н д р е й Б е л ы й и я...)» (II, 818), как и гласи ло официальное объявление.
К а к известно, за речью Вячеслава Иванова « З а в е т ы символизма»
следовала 8 апреля се «иллюстрация» Блоком, « О современном состоянии русского символизма», в том ж е номере «Аполлона», решительное опро вержение «реалиоризма» Брюсовым ( « О „речи рабской" в защиту п о э з и и » ) и ответ А. Белого «Венок или венец» (Аполлон. № 9. 1910.
С. 31—34;
№ 11. С. 1—4. 2 - я паг.).
приведшим к материализации культуры. П р о д у м а н н о с т ь его а л ь т е р нативы «заставляет предвидеть в далеком или не далеком б у д у щ е м и в иных формах более чистое явление „вечного символизма"»
(II, 6 6 7 ).
I. 5. Распад школы символистов и индивидуализм И с т о р и я символизма полна красноречивых свидетельств о дости ж е н и я х с в е р х л и ч н ы х realiora. P r o и contra о н и х п р о х о д я т к р а с н о й нитью сквозь философские и межличностные отношения русских символистов, вопрошавших «како веруеши». П о словам Блока, «в сущности, ведь сверхличное главным образом и м е ш а л о лично му». Упомянутый Ивановым «распад прежней фаланги» произо шел, когда «таинственно крещеное Соловьевым» «второе поколение символистов» отторгло «первое» и вылупляющееся и з него «третье А н д р е й Б е л ы й, говоря о себе в письме к Б л о к у от 10 августа 1907 г., верно охарактеризовал предмет полемики своего поколения: « П и ш у лишь о теоретическом обосновании того или иного течения, ибо смешно спо рить о художественных вещах. Ведь весь спор не в том, кто пишет луч ше стихи, а в том, что есть искусство, религия, мистика, философия и т. д.» ( Б е л ы й и Блок. С. 314).
Т а м же. С. 368.
Главы первого поколения символистов — М е р е ж к о в с к и й, пропо ведник гражданственности, и Брюсов, рыцарь формы, — одинаково ка тегорически отвергли тезисы «Заветов...» И в а н о в а и речи Б л о к а. Н а обвинение М е р е ж к о в с к и м Блока в мании величия ( « Б а л а г а н и траге дия»;
Русское слово. 1910. 14 сент. № 211) Б л о к счел н у ж н ы м ответить.
А 29 сентября 1910 г. Белому он пишет: « Я очень рад, что Т ы отвечаешь Брюсову в „Аполлоне", но сам не хотел;
по-моему, в статье Б р ю с о в а мно го просто наивного;
было слишком известно, что он скажет;
но т я ж е л о в е с ные колкости показывают, что он очень рассердился, и это ценно» ( Б е л ы й и Б л о к. С. 371). Б е л ы й ж е, наоборот, ответил на статью Брюсова, а ста тью М е р е ж к о в с к о г о оценил как «позор и гадость»: «...слышать о ней не хочу. П о с л е этой статьи, как и многого другого, я просто б е з всякого о б ъ яснения отвернулся от Мережковских...» ( Т а м ж е. С. 375). И в а н о в в пе чати не отозвался ни на один из этих критических откликов. Е г о отноше ния с Б р ю с о в ы м изложены О. А. Ш о р в примечаниях к собранию сочине ний (III, 7 0 5 — 7 3 3 ). В них показано, что оба поэта, сохраняя д р у ж б у и уважение, расходились идеологически с самого начала их знакомства в 1903 г. ( Т а м ж е. С. 710—712). Э т о подтверждается т а к ж е их эпистоляр ным наследием.
поколение» модернистов. Н о симбиоз самобытно созревших масте р о в « в т о р о г о п о к о л е н и я », н е с м о т р я н а о б щ у ю п р е д а н н о с т ь realiora, не м о г д о л г о д л и т ь с я : «... м о я п о э з и я п о л я р н о п р о т и в о п о л о ж н а п о э зии Блока, как и поэзии Андрея Белого, о которых в свою очередь м о ж н о с к а з а т ь : „вода и камень, л е д и пламень не столь р а з л и ч н ы меж собой"». Т е м значительнее, что этим союзом все ж е у т в е р ж д а л о с ь « м н о г о е, ч т о больше нас», то есть некая сверхиндивидуаль ная, вечная умственная сфера, к которой всегда м о ж н о в о з в р а щ а т ь ся — т в о р ч е с к и и л и р и т о р и ч е с к и.
И в а н о в обличал и н д и в и д у а л и з м не к а к с о ц и а л ь н о - п о л и т и ч е с к у ю проблему, а к а к психологическую. В этой сфере он «отгораживался»
В О б щ е с т в е ревнителей поэтического слова при «Аполлоне» « З а в е там символизма» И в а н о в а оппонировали Д. В. К у з ь м и н - К а р а в а е в, С М. Городецкий и Н. С. Гумилев.
П и с ь м о Вяч. Иванова к С. А. Коновалову (1946) / П у б л. С. К. К у лыос и А. Б. Ш и ш к и н а // Memento vivere. С б. памяти Л. Н. И в а н о в о й / Ред.-сост. К. А. Кумпан, Е. Р. Обатнина. С П б., 2010. С. 2 7 8 — 2 7 9.
П р о д о л ж и м цитату: « О б щ е е м е ж нами тремя, во-первых, то, что все трое, некоторым образом и в разном смысле, связаны более или менее с Вл. С о ловьевым, а во-вторых, и это главное, что мы трое, вместе, на смену того „символизма", который был и хотел быть русским переложением и про должением французского, заговорили о „вечном" символизме, который усматривали, н а п р ( и м е р ), в Т ю т ч е в е, Достоевском, Новалисе, Гете, Д а н те и у некоторых древних» ( Т а м ж е. С. 2 7 9 ). В машинописном варианте этого ж е письма дается важное сравнение теоретических писаний: «...инте ресен был бы и перевод статей о символизме Александра Блока, тогда как многие рассуждения о том ж е предмете А н д р е я Белого мне кажутся сбив чивыми, невразумительными и вследствие неоднократной перемены его философских установок противоречивыми» ( Т а м ж е. С. 2 8 6 ). Э т о писа лось, когда все у ж е давно улеглось, профессору С. А. Коновалову, в ответ на предложение издать в О к с ф о р д е его произведения. « Н е д а в н и е иссле дования дают нам право предположить, что искания Белого и И в а н о в а в области теоретической поэзии, относящиеся ко второй половине 1910-х и к 1 9 2 0 - м г., имели некий общий вектор» (Глухова Е. В. Конспект Вячесла ва И в а н о в а к лекции А н д р е я Белого // Русская литература. 2 0 0 6. № 3.
С. 138). Н о и тогда, оценивая Белого, в разговорах с М. С. Альтманом И в а н о в утверждал, что Белый — «более сложное явление, чем д а ж е Н и ц ш е. Н о \...) он имеет несчастное свойство: все, что скажет и напи шет, сейчас ж е и печатает. О т с ю д а великое зло, ибо читатели восприни мают эти мнения, как нечто объективное» (Альтман М. С. Р а з г о в о р ы с Вячеславом И в а н о в ы м. С П б., 1995. С. 2 6 ).
С м. упомянутое письмо Блока Белому от 22 октября 1910 г. ( Б е л ы й и Б л о к. С. 373).
и от произвола символистов, естественно находящих, что в з а о б л а ч н ы х realiora к а ж д о м у д о л ж н о в и д е т ь с я с в о е, и примешивающих к объективно наблюдаемым проявлениям Д у ш и М и р а (И, 602) ин дивидуально з а р о ж д а е м у ю ф а н т а з и ю. А реагирующим на и н ф л я ц и ю значения слова «символизм» д а ж е народническая, отрицающая д е кадентский культ индивидуализма «некрасовская струя в нашей поэ зии» (И, 5 6 8 ) казалась понятнее, чем ивановский отказ от индиви д у а л и з м а в о и м я о р т о д о к с а л ь н о г о п о д х о д а к с в е р х л и ч н ы м realiora.
Е г о аргументы было трудно оспаривать, но еще труднее применять в собственной практике, хотя его «разговор о вечном символизме»
в с е г д а в е д е т ч и т а т е л я не к ч и с т о й м и с т и к е, а к о п р е д е л е н н ы м т е к стам р а з н ы х культур и эпох. («Apollini» подчеркивает это п о в ы ш е н ной и н т е р т е к с т у а л ь н о с т ы о. ) Гении прошлого санкционируют тематику «несказанного», но ожидаемая от большого поэта X X века независимость приглушает интерес к связям с давними традициями. П р е д м е т ы «ясновидения»
ожидаются как продукты индивидуального воображения, с подме ной их внеличной п р и р о д ы. И в а н о в это опровергает: « Э т и, твори П р и м е р Блока доказывает, что realiora могут обернуться то небесным просветлением, то кошмаром и «гибелью». Конец поэмы «Двенадцать» по казался Иванову уничтожающей пародией на всю идею realiora in rebus.
Ивановская соборная эманципация духа вначале просто принима лась за некое нео-народничество. Понадобилось формальное возражение:
«...определение ж е моего эстетического направления термином „новое на родничество" — отклоняю, как чуждое моей терминологии и ничего точно и специфически не определяющее, напротив — скорее затемняющее я с ный смысл постулируемого и предвидимого мною всенародного искусства которое в моих глазах является целью и смыслом нашей художествен ной эволюции от символа к мифу, закономерно развивающему изначаль ное религиозное содержание символа;
всенародное искусство предваряе мое, по моему мнению, у ж е наступившим келейным искусством (...) как чаемое знамение приближающейся органической эпохи, долженствующей сменить нашу, критическую, — это всенародное искусство не может быть смешиваемо с искусством народнического типа;
оно — в будущем, и пути к нему — пути к мистической реальности, а не к эмпирической действи тельности современного народного бытия» ( « Э с т е т и к а и исповеда ние»;
II, 5 6 7 — 5 6 8 ).
